Когда я вновь шел в школу, я четко представлял себе, как войду в дверь, загляну к директору, поднимусь на второй этаж и, дойдя до нужно класса, затаив дыхание, постучусь.
У меня несколько раз возникало желание пойти в школу, но зачастую это было ночью, а потом наутро я то ли забывал об этом, то ли считал это идиотской затеей. Но вот я решился. В какой-то момент, я даже забыл о тревогах и предрассудках. Я не знал, как я буду принят и будут ли рады меня видеть, хотя я особо не заботился об этом. Я шел к учителям, с которыми я вдоволь наболтался, рассказывая, как поменялась моя жизнь, как все хорошо и сколько возможностей у меня появилось. Мои бывшие одноклассники представлялись мне дикими зверями, к которым я добровольно направился, так как я был отчужден от всех еще в седьмом классе, когда конкретно занялся собой, своим стилем и развитием. По правде, я был и в круге и вне его. Действовал со стороны. С того момента мало что изменилось, так как в коллегиуме я веду себя так же.
По правде, я пошел туда ради себя, ибо в последнее время я только и плавал в пучине жалости к себе, боли и страдашек, которые уничтожали меня, и я запирался в грязной душевой, чтоб написать в дневнике очередную запись о стенах, преградах и себя в роли загнанного зверя. Я пошел туда, чтобы посмотреть, как бы моя жизнь продолжалась, если бы я не ушел оттуда. Как бы я просиживал ненавистные уроки среди людей, которые ну совсем меня не понимают, как бы я кривил душой, натянуто улыбался и делал все, чтоб меня лишний раз не трогали. А потом бы я волочился домой, заварил бы себе чай, включал бы компьютер, пялился весь вечер, кое-как сделал уроки и лег спать с еще одной ненавистной мыслью, что мне нужно будет идти в место, где сотни душ погребены под грузом тошнотворной системы. Когда я увидел их лица, пообщался с учителями, я понял, насколько мне повезло и как хорошо, что я сбежал. Лица этих несчастных подростков пропитаны серостью стен, им ничего не нужно, они не знают, что делать с их жизнью, куда идти дальше. Эти люди ничего для себя не делают, они, как и прежде, просирают свою жизнь, не делая абсолютно ничего, занимаясь исключительно потребительством. В.О. сказала мне, что никогда еще не чувствовала бессмысленность своей работы, когда от учеников нет никакой отдачи, когда перед ней сидит стадо нахальных подростков, которые шутят пошлые и ужасные шутки, параллельно прячась за спинами друг друга, чтоб их не спросили. Они ничего не хотят, так как не знают, какой мир вне этих стен.
читать дальшеИ вот, пока мисс Барклетт пытается cобраться с духом, в смущении тупя глаза в телефон и попутно предлагая позвонить к кому-то. Я бросаю какой-то смешок и стучусь, а затем тяну ручку двери. К нам поворачивается восемь голов (вот, что осталось от моего класса), удивленно таращась и осматривая. Мы входим, бормоча что-то в духе "Мы пришли к вам, не против, если мы останемся?". Конечно, не против. Садитесь, присоединяйтесь к работе. Я улыбаюсь, а Барклетт краснеет и смущенно отмахиваются: шутки на счет ее куртки. Невинный юмор. Вот мы сидим украинскую литературу, затем тащимся на историю, где я делюсь приобретенными знаниями, зная, как они мне даются и где-то на периферии своего сознания, улавливаю, что наверняка бы я ни черта не знал об этом, если бы остался тут. Увлеченно проговорив весь урок с учителем, все просят меня заговорить другого, чтоб они просидели весь урок просто так. Следую на английский, где старенькая учительница увлеченно расспрашивает меня о моей учебе там. Хвастаюсь, что занял третье место на области, бросаю, что мог бы и второе занять, если б постарался. Она жалуется на моих одноклассников, ругает их, я смеюсь с шуток, постепенно привыкая к ним вновь. Я не думаю о том, что проучился с этими людьми девять лет. Не думаю, что многое пережил. Я чужак в их стаи, я осознаю настолько мы разные. Они делятся шутками, рассказывают о своей жизни тут. Я слушаю, киваю, смотрю на часы и замечаю, как мучительно тянется время. Здесь время бредет очень медленно. На перерыве болтал на чистом украинском языке со своей бывшей классной руководительницей. Распинаюсь о важности знаний, о текущих событиях в стране. А рядом стоит Барклетт и молчит. Ей нечего сказать. Она ссылается на плохое самочувствие. Некоторым людям очень трудно вернутся в прежнюю атмосферу, в прежнюю жизнь, ибо она бежала отсюда быстрее всех. Затем я говорил с одноклассницей, которая рассказывала мне о девице, из-за которой моя жизнь круто повернулась. Я смеялся, расспрашивал и думал о том, как мелочны их заботы. Развлекают себя так, как могут, чтоб было хоть не так скучно существовать. Последний урок, где я сижу с этой же одноклассницей, а Барклетт уже ушла. Надо мной шутит и В.О. и другие смеются, а передо мной сидит Л, всеми силами показывая веселость.
После В.О. удивленно отмечает ее поведение, а я понимаю, что весь этот концерт посвящен мне. Ей было очень важно показать, как ей шикарно без меня. Я не обращаю внимания, ведь совсем недавно я убедился, настолько мы стали отличаться. Она застыла еще в прошлом январе, когда я обновился в очередной раз. Мы еще раз говорим с В.О., долго говорим, вместе выходим и я возвращаюсь домой.
Иду и думаю, какой я сентиментальный, как я живу воспоминаниями. Каждый раз я много делаю для Альберта, чтоб он понял, что прежнее не вернуть. Я иду в места, которые раньше имели значение для нас, а Альберт многое понимает и сообщает мне, что сейчас все по-другому. В этом месте люди не взрослеют, не меняются, они просто продолжают жить, приобретая новую форму существования. Я думаю, как я бы мог в очередной раз отпроситься с уроков, уйти, для пущей сентиментальности включить The Smiths - Asleep, идти домой и плакать, чтоб потом запереться в ванной и порыдать немного. Я понимаю, что это была бы моя жизнь.
Сейчас я часто скучаю по дому, все так же плачу и считаю дни до пятницы. Но через время я оглядываюсь и понимаю, что эта жизнь гораздо лучше, чем та, которая была бы в стенах моей прежней школы.
Я прихожу домой, стягиваю берцы, ставлю чайник и улыбаюсь. Улыбаюсь тому, что сделал все правильно.
